В этот последний день молодой человек принёс своему творцу иглу…
Если настал новый день – быть может, ты заслужил его. С недавних пор Артём действительно верил этим словам. С этих самых пор волшебный город – его город – стал приходить к Артёму чаще. А раньше парень посещал Даун Таун по собственной воле. Да и почему нет? Здесь было спокойно – тихое место, где можно почувствовать себя одиноким. Здесь парень никому ничего не был должен. Именно здесь на фоне ощущения неспешного одиночества к Артёму приходило спокойствие – это было именно то состояние его внутреннего мира, которое он помнил с самого детства, ещё до того, как всё началось. Состояние, которое он с готовностью узнавал.
К тому же, Артёму стала по нраву городская пыль.
Даун Таун был удивительным городом. Красивым и древним. Высокие здания, узкие окна, серые шпили, лишённые флагов, – город царапал ими преддождевое небо. Ничего лишнего, никаких навязчивых красок, раздражающего разноцветья – если только Артём сам не пожелает этого видеть. Даун Таун всегда жил собственной жизнью, и в то же время юноша видел, что сам является центром своего города – настолько город был к нему внимателен.
Самым дорогим в городе была его центральная площадь, downtown, торговая часть города. Все улицы сходились сюда, в самую глубину подсознания. В downtown были живы все, кто когда-либо любил Артёма. Это место дорогого стоило.
Город появился в жизни юноши почти спонтанно. Пришёл вместе с чёрно-коричневым снегом и запахом жжёной травы – оба напоминали Артёму о весне. Как и любая любовь, его появление сопровождалось болью. Резкой, короткой, и она скоро забылась…
Артём шёл по хорошо знакомой узкой улице Даун Таун. Здесь чувствовалась весна – не по запаху жжёной травы, но по внутреннему состоянию, чуть взбудораженному, толкающему на безобидные дерзости. С невысоких крыш срывалась капель, тающий лёд отражал пригревающее солнце, иное покосившееся крыльцо огибал первый талый ручеёк. Окраины Даун Таун были небогаты архитектурой, но и в этом чувствовалось своё особенное единение с городом.
Чуть дальше вниз по улице Артём заметил щупленького человечка в помятом сером костюме с очками в тяжёлой оправе. Тот стоял возле очередного дома и, поминутно хватая себя за волосы, писал на стене мелом простые математические формулы, затем замирал на секунду, стирал всё рукавом и писал заново – почти то же. Человечек заинтересовал Артёма. Когда-то юноша тоже любил математику. Хотел стать великим геометром или что-то в этом духе. Да не сложилось как-то…
Одно из окон этажом выше распахнулось, и кто-то привычным жестом вылил наружу целый таз воды, смыв остатки меловых формул и окотив математика. Человечек замер, в очередной раз быстро дёрнул себя за волосы, снял очки, протёр мокрым рукавом, надел, снова снял. А потом поставил на двери крест, отбросил мел и зашагал к выходу из города. Его лицо показалось Артёму знакомым. Ну да ладно. Простые мысли не выдерживают борьбы в Даун Таун.
Спускаясь далее по улице, у самого поворота Артём обратил внимание на юношу с длинными, падающими на глаза волосами, отчаянно пытающегося подобрать аккорды. У него не получалось. Артём хотел было помочь бедняге – раньше он и сам поигрывал на гитаре – да вдруг передумал. Внимание его отвлекла красивая девушка на углу. Что-то в ней было узнаваемое – то ли она напоминала первую любовь, то ли просто нереализованные мечты. Артём подошёл поздороваться, и девушка с готовностью распахнула для него свой лиф. Три соска улыбались Артёму с её грудей. Их выражения были столь забавны, что Артём захотел подойти и рассмотреть соски поближе, но какой-то коротышка нагло проскочил между ним и девушкой. Чуть не задев локтями молодых людей, карлик покружил немного, а затем пустился бежать вверх по улице, на выход из Даун Таун, не переставая выкрикивать короткие несвязные фразы. «Ангелы вышли из сети! Ангелы оффлайн!», и тому подобное. Удивительно, насколько одинаковы лица у этих чудаков с улиц. Артёму было непонятно только, кого они все ему напоминают.
Однако стоило Артёму добраться до площади – он забывал про все тревоги. Здесь, на самой глубине подсознания, всегда стоял полдень. Каждый раз солнце как будто по-новому отражалось от кривых витринных зеркал и освещало городскую пыль.
В центре площади стояла статуя мальчика с флейтой, запрокинувшего голову. Вокруг статуи бродили люди, улыбчивые – от уха до уха, женщины и мужчины, молодые и зрелые. Люди, которые уверены в том, что любят Артёма. Вот идёт кандидат юридических наук, бывший преподаватель правоведения в институте Артёма, толстый как и прежде, но с опрятной бородой – смотрит на мальчика всеми восемью глазами, и на всех напялены очки. Следом цокает учительница математики, классный руководитель из школы Артёма, его первая заочная любовь. В распахнутом вороте её рубашки быстро пульсирует крупная грудь. Далее вразвалочку и не спеша, как обычно, переставляет ноги директор школы и декан институтского факультета – они для Артёма всегда почему-то были похожи – очень строгий, надменный, с дорогим галстуком, заправленным в нагрудный карман.
Среди всех этих людей Артём, не переставая, высматривал отца и маму. Искал для того, чтобы… ну чтобы хоть что-то им сказать. В последнее время он так мало уделял внимания маме и почти не звонил ушедшему из семьи отцу. Он хотел найти родителей на площади города-мечты, но их нигде не было видно. Только хрустели под ногами обломки детских игрушек...
Артём резко развернулся и пересёк площадь обратно. Его интересовала одна открытая дверь. Проходя к ней мимо статуи флейтиста, Артём ещё раз взглянул на мальчишку. Тот держал в руках не флейту, но короткую серебристую трубочку, через которую вынюхивал воздух. Артём вошёл в распахнутую дверь.
В торговой лавке стоял полумрак. По углам расположились массивные тени, окон не было, их кое-как заменяла постоянно открытая дверь. На стене у входа висело большое, в рост, зеркало. Оттуда периодически посматривали разные люди, чем-то похожие друг на друга, – будто разложенные в ряд фотокарточки. Сегодня это был человек высокий, но худой, с угловатыми конечностями и почти серой кожей, нечёсаный, оклокатившийся. Домовой, одним словом. Неопределённого возраста.
За стойкой прямо напротив входа стоял старик. Лицо у него было вытянутое, с острыми чертами и развилкой глубоких морщин. Волосы – будто паутина, белёсые и невесомые; бывало, самый лёгкий ветерок, забегающий в лавку, играл с ними как с рваным тюлем. Никто никогда не спрашивал, сколько ему на самом деле лет. Артём, да и многие его друзья называли этого человека Кормчим. Он раздавал им завтраки на зеркалах. Не за так, конечно, но чем дальше, тем больше плата ему была эфемерной. Несмотря ни на что, внешний вид этого человека был преимущественно прекрасен. Кормчий всегда вызывал радость.
По слухам, этот старик собирал на площади городскую пыль, стоило только ночному свету лечь на Даун Таун. О, это поистине магическое действо. В такие часы площадь сверкает и переливается в молочном свете, и сама Луна платит Кормчему за его чудеса своим серебристым телом. Остатки пыли после ухода Кормчего поднимаются в воздух, и по этим удивительным, волшебным дорожкам в небо по спирали уходят чудеса. Бриллиантовые кони, запряженные в золотые колесницы, уносят в лучшую небесную жизнь всё то, что когда-то было дорого. Возницы смотрят сверху на землю пустыми глазами и улыбаются мёртвыми безгубыми ртами – за особые заслуги им уже дарована вечная жизнь. И именно в этот момент, когда городская пыль становится небесной, ещё есть шанс догнать их – оседлать собственного лунного пегаса, сыплющего с крыл дорогой пыльцой, стать частичкой вечности хоть на какое-то время. Почувствовать, что будет с тобой по ту сторону последнего сна.
- Кормчий, возьми меня как-нибудь с собой.
- Куда?
- Собирать пыль.
Старик усмехнулся.
- Не возьму. Что ты принёс мне сегодня?
- Иглу.
- Какую ещё иглу?
- Обычную.
Артём выложил на стойку швейную иглу с обрывком красной нити в ушке. В downtown его подсознания всё имело свои особенные размеры – вот и игла была крупнее в несколько раз.
- Это последнее, что у меня осталось. От бабки ещё. Помню, всей семье коленки зашивала. Памятная…
Кормчий внимательно следил за воспоминаниями Артёма и одним глазом поглядывал на иглу.
- Старая она совсем. – Старик одним движением смахнул иглу под стойку. – Ладно. Забирай. – И протянул Артёму зеркальце.
Артём трепетно принял из рук продавца небольшое стекло, различая на самом дне своё отражение, перечерченное мутно-белыми дорожками. На зеркале мальчик видел два мира – и оба сейчас были в его руках. Артём взял со стойки короткую серебристую трубочку. Одно простое движение – чтобы взять вожжи золотой колесницы…
- Кормчий, – Артём вдруг оторвался от зеркальца. – А ты помнишь свой первый оргазм?
Старик молча смотрел на него.
- Ну да. А я помню. И знаешь, простыми словами его не опишешь. Чистые, не растревоженные ранее подобными чувствами нервы – и вдруг такой порог. Счастье за пределами знакомых границ. Все проблемы – в пыль. В пыль, понимаешь? Они никуда не делись, вот они, на своих местах, но вдруг словно перестали что-то значить. Проблемы перестали влиять на мою жизнь настолько, что я в один миг нашёл все их решения. Помириться с девушкой или попросить прощения у матери – что может быть проще? Написать книгу, картину, гениальную до асоциальности? Пересечь, быть может, океан босиком? – За один час. В этот час мне доступно всё. Я – первейший творец, миросозидатель. Я прокалываю звёздами небо. Меня хочет сама Клеопатра, и я могу воскресить её – какую сам захочу – из мёртвых. Но… Страшно, Кормчий. Очень страшно. Это счастье утягивает меня за собой.
- Ты уверен, что говоришь об оргазме?
Парень недолго смотрел на старика, но ничего не ответил.
- Во второй раз, - продолжил Артём, - всё было примерно так же, но звёзды отчего-то стали тусклее. С каждым разом небо всё приближалось ко мне – пока, наконец, не стало давить настолько, что я встал перед жизнью на колени. А пыль под моими ногами всё помогала мне подняться – давала шанс ощутить, что я – не меньший человек, чем те, кто смеётся надо мной. Без неё я бы умер.
- Без кого?
- Что значит – без кого? Я говорю не о человеке. Мне никто не был нужен. У меня было всё необходимое, чтобы яростно смеяться в запавшие глаза смерти.
- Когда?
- Что – когда, старик? В любой день. С каждым днём, проведённым на коленях, я понимал, что всё ярче ощущаю запах земли, на которой вырос. Я становился единым с природой.
- Тогда ответь мне, юноша. Не кажется ли тебе, что за своей пылью ты добровольно сошёл с хайвея к обочине?
Артём долго смотрел на старика как на умалишённого.
- Ты ничего не понимаешь. И не поймёшь, пока не попробуешь свой товар.
Ни говоря в ответ ни слова, Кормчий небрежным движением извлёк из-под прилавка иглу и легко бросил её назад посетителю. Игла задела зеркальце и опрокинула мутные дорожки на пол, усыпанный собственной, бездарной пылью.
- Нет! – У Артёма подкосились ноги. Ползая среди мелких зеркальных осколков, он выбирал из пыли белеющий порошок.
Кормчий вышел из-за стойки, и носком сапога толкнул старинную бабушкину иглу в руки Артёму.
- Забирай и проваливай!
Парень оттолкнул иглу.
- Да зачем она мне? Дай мне это. Это! Да как же так…
Трясясь, продолжая что-то бормотать, юноша всё ползал в вечной пыли торговой лавки, оставляя новые отчётливые следы собственных штанин и ладоней. В руки попалась серебристая трубочка – совсем как у мальчика-флейтиста на площади, - но Артём отпихнул её и принялся носом снюхивать с пола свой порошок.
- Артём.
Он не реагировал. Продолжал искать собственные упавшие в пыль небесные знаки.
- Артём…
Парень прополз ещё немного, и заметил, что у него четыре руки. Поднял голову – рядом стоял Кормчий и держал перед ним зеркало, то самое, во весь рост, висевшее при входе. Юноша посмотрел на серое лицо за стеклом. На кончике носа и над верхней губой белели среди краснеющих порезов и ссадин остатки порошка вперемешку с пылью. Артём еле сдержался, чтобы не облизнуться.
Пальцы его, всё копая пыль, задели бабушкину иглу. Парень бросил на неё рассеянный взгляд, затем, более осмысленный, - на пыль.
- Надо было пользоваться иг…, – прошептал Артём. И тут он вспомнил, как, бегая по дворам, однажды разодрал любимые джинсы. И как бабушка весь вечер штопала их старой иглой.
- Да что же это… куда я иду?
- Ты никуда не идёшь, - ответил на это Кормчий. – Лежишь сейчас в какой-нибудь луже, облёванный, в ожидании прихода, пугая случайно проходящих мимо людей. Знаешь, ты мог бы стать неплохим музыкантом, математиком средней руки или от бога дворником, но ты не стал. Ты построил мечту из горсти дорожной пыли. Но скоро это кончится.
- Правда? – с надеждой спросил Артём.
- Правда. Для тебя скоро всё кончится. Я думаю, этот мираж – последний.
Парень обвёл взглядом торговую лавку и вздохнул.
- Что? Хочешь спастись? – Старик присел рядом на корточки.
- А что, можно?
- Конечно. Подпиши договор.
Ставя роспись, Артём заметил, что кровь у него была рыхлая, желтоватая. Некачественная.
- Готово. – Артём зажал вену.
- Удивительно. Ты даже не прочтёшь?
Юноша проследил, как свернутый лист исчез за пазухой старика.
- А о чём он?
- О вечной жизни, конечно. Тела. Не беспокойся. Твоё тело останется здесь – где ему хорошо и свободно. Со временем, быть может, нагулявшись по переулкам Даун Таун, оно возьмёт вожжи и начнёт отвозить своих любимых на небо. На покой.
- А как же…?
- …быть с душой? Ну, - мягкий голос Кормчего усилила улыбка. – Ей будет уготована правильная судьба. Ты и не почувствуешь этого. В следующий раз я, пожалуй, отдам твою душу бабочке – она хотя бы живёт недолго и умирает красивой. Уходи.
Артём вышел назад на площадь. На Даун Таун медленно опускался вечер. Солнце, разрезанное обломанным шпилем, заходило за островерхие крыши. День прошёл таким, каким ты его заслужил, в последний раз подумал Артём.
Комментарии:
Нет комментариев