Антинаркотический транснациональный интернет-конкурс "Майя" (Maya). Видео, фото, плакаты, рисунки против наркомании и алкоголизма

"Во всяком случае, мы с тобой уже кое-что знаем о том кошмаре, который обитает в тайных закоулках жизни, скрывшись под человеческой плотью" 
Артур Мейчен

Каким будет завтра?.. 

В моем мире нет красок. Любви и счастья в нем тоже нет. Зато мой мир гораздо реальнее, чем все остальные. Хотя это не делает его более привлекательным. Никаким не делает. Такой, какой есть, и никак больше. 

Девчонка больше не кричит, на ее отекшем лице застыло какое-то равнодушное отупелое выражение, глаза, полные бессмысленности направлены в потолок. Изо рта и носа тянутся струйки крови. Хочется слизать эту кровь, попробовать на вкус этот своеобразный символ жизни. Вместо этого лишь молча наблюдаю за происходящим. По-своему, даже смешно. Задница Максимки дергается, он что-то рычит себе под нос, хрюкает, при этом иступлено сплевывая прямо на лицо бедолаге. С яростью тискает ее маленькую грудь, так, что на покрытой коркой грязи коже остаются багровые следы.

- Говори же че-нить!

Максимка бьет ее кулаком, руки девчонки, прикрученные цепью к батарее, один раз вздрагивают; сама она продолжает молчать, лишь голова по инерции мотается из стороны в сторону. Этакий болванчик. Хохочу от души - до чего нелепая картина! Тощий Максимка над обезумевшей от побоев и издевательств девчонкой. Раба с выжженными венами... Вот дура-то! Шлепки плоти о плоть. Какие-то чавкающие звуки. Застоявшийся запах пота витает по всей квартире. Сквозь окно любопытно заглядывают сумерки. Пахан позади меня громко рыгает, потягивая из бутылки выдохшееся пиво. Слышу, как недовольно бурчит его желудок.

- Сучка-а-а! - верещит Максимка и начинает корчиться над распростертым телом невольницы. Кончил, наконец-то...

Он отрывается от нее, и с его напряженного подрагивающего члена свисает ниточка слизи. Максимка с довольным видом натягивает штаны, с жадностью смотрит на сигарету у меня в руке, облизывается. Комната наполняется отвратительным запахом...

- Твою ж мать! - ругается Пахан. - Эта зараза опять обосралась! Хоть вообще не корми ее!

Я поднимаюсь, и, отдав другу сигареты, подхожу к вздрагивающему телу девчонки. Из-под ее ног медленно расползается коричнево-желтоватая жижа. Вонь просто отвратительна! Сама же девчонка слишком тощая, как по мне, и грязная. Да и рубцы на теле уж больно запущены. Пахан совсем ее не моет. Ноги и лицо у нее лилово-синие от ударов, губы распухли, один глаз жутко заплыл. Изо рта свисает тонкая кровавая нить. Девчонка вдруг начинает тихо плакать. Стена возле ее лежака покрыта темно-бурыми брызгами, в одном месте явно вырисовывается отпечаток окровавленной ладони. Такими темпами ей совсем недолго осталось...

- Чет мне совсем ее не хочется, - бормочу я.

- Да и хер с тобой! - огрызается Пахан. Он поднимает свое грузное тело с продавленного дивана, подходит к девчонке и несколько раз несильно пинает ее в живот. - Ненавижу, когда она срется!

- Логично, - хохочет Максимка, попыхивая сигаретой. - Кому ж она такая нужна?

Из динамиков старенького магнитофона волной пьяного хаоса доносятся слова какой-то бредовой песни:

...Не приняли в рай, провалилась в ад,
Туда, где есть путь, но нет дороги назад.
Превратившись в мясо, потекли сопли
У таких же обдолбанных, обожженных зомби.
- Проснись сука! - кричит на нее старуха
С косой, за спиной, изгнанная с неба богом.
- Блюй кишками в ведро, сегодня будет ужин,
Из твоих частей тела и куском души...

Девчонка вся сжимается, пытаясь перевернуться набок и продолжая жалобно завывать. Из ее носа вырываются кровавые пузыри. Всю спину и ягодицы покрывают следы порезов.

- Приятель у меня один, - словно пытаясь оправдаться, бормочет Пахан, - с перышком играться любит.

- Избавься от нее, - говорю, - толку уже все равно никакого. Только такие как Максимка на нее теперь и позарятся...

- А че я-то сразу?!

- ...больше проблем с ней сейчас, - не обращаю внимания на приятеля. - Ищи новую, посвежее.

Пахан понимающе кивает. Заниматься подобным ему приходится не впервые. Эх... зона по нему плачет...

- Да вот, подумываю над этим.

Словно бы осознав смысл наших слов, девчонка вздрагивает и начинает рыдать громче. Умирать никому не хочется. Даже после нескольких недель в квартире Пахана - чего я и врагу бы не пожелал - в ее измученном сознании все еще теплится надежда на некое спасение. Какое там?! Наивная...

Максимка громко рыгает. По ящику крутят одну рекламу - турпутевки в Турцию и Египет, какой-то там шоколад, что тает не в руках, а во рту (становится особенно омерзительно, если посмотреть на эту зловонную жижу, оставленную девчонкой), зубная паста с запахом мяты, шампунь для волос, пиво... - и больше ничего интересного. Можно переключить, только легче от этого не станет. Отстой в лице нашей команды по футболу вновь проиграл; в Японии одна катастрофа сменяется другой; болван-президент измывается над Уголовным Кодексом, и бла-бла-бла...
На руках вены практически зарубцевались. Зато ноги гноятся...

- Я б еще разок не прочь, - хихикает Максимка. Его волосы растрепаны, глаза слегка косят, двух передних зубов не хватает - последствия драки на прошлой неделе (пытались наскоком взять одного хмыря у банкомата; хмырь оказался довольно крепким).

- Да ты и свою маму разок не прочь, - говорю я, вспоминая его маму - отвратительная жирная корова, вечно пьяная в стельку.

- Иди, - кивает Пахан, при этом добродушно ухмыляясь.

Но вид перемазанной в дерьме и кровавых соплях хнычущей девчонки не возбуждает Максимку; он отрицательно мотает головой.

- Ну, так как насчет лекарства? - спрашиваю Пахана.

Максимка деликатно утыкается в ящик, всем видом показывая, что наши дела его не касаются. Смешной он - на этой самой хате с ним познакомились, а он все в спецагентов играет.

Пахан требовательно смотрит на меня. Роюсь в карманах и протягиваю ему часы, дорогие, хорошие.

- Подделка, никак? - неуверенно бормочет Пахан, разглядывая часы.

- Вряд ли, - жму плечами. - Ты ж сам знаешь, где я их взял.

- Ну да.

Он протягивает мне сверток.

- А чего мало так? Часы же вон какие!

- Щас нет пока больше, в следующий раз тебе прибавлю, - оправдывается он.

- Гонишь, знаю я тебя.

Пахан торопливо убирает часы в карман и равнодушно разводит руками. Ну, да и черт-то с ним!

Максимку моя дрянь не интересует, он бы и рад подсесть, да, дурак, иголок боится. Живет на клею, каких-то там таблетках, и прочей херне. В настоящей нирване никогда не бывал. Да и вообще, он больше по бабам загоняется... Извечный сексуальный нехват. До сих пор не могу забыть, как мы с ним одну старую калошу в подворотне приняли. Я ей с размаху по башке двинул, да за сумку ухватился. И нет бы бежать, смотрю, а Максимка уже на нее взбирается. Корчился, корчился, так и не кончил. Встал, заправился, посмотрел на меня с сомнением, мол, подохла она никак. Я ему тогда посоветовал особо самому себе не льстить.

Усаживаюсь на пол и готовлю себе укол.

- Пахан, помой ее, а? - просит Максимка.

- Иди сам ее мой, - отмахивается тот, с отвращением глядя на девчонку. - Я ее на выброс, толку никакого, мозги у нее окончательно спеклись.

К вони в квартире все уже привыкли, никто не обращает на это внимания.

- Еще бы не спеклись, ты на нее больше всяких ушлепков вешай, так она и вовсе у тебя кони бросит, - бормочу я, нагревая ложку.

Девчонка сторчалась. Пришла к Пахану и самолично предложила себя в рабство. Пахан мужик не плохой, с ним о дозе всегда договориться можно, но вот рабство... Весь район знает, что это последнее, на что стоит идти. После рабства у Пахана ни одна баба еще не оклемалась. Знакомый мент говаривал, что их отдел уже замучился трупы после Пахана собирать. Они это на "дохляк" списывают, да и верно - кому есть дело до таких вот опустившихся девок?

Делаю пробу, а после погружаюсь в дурман.

Последнее что слышу, как канючит Максимка:

- Пахан, ну-у, прибери там. Елда чешется, жуть как еще разок охота...

Мы бредем по заснеженной улице, кругом темно, лишь где-то вдали то и дело раздается требовательное гудение автомобилей. Кляксы жизни на черном полотне ночи. Смерть ухмыляется, растягивается в улыбке и зубы у нее все гнилые. Запах как из помойки; как поцеловать в засос бомжа, так, чтобы с языком, со слюнями. Откуда такие мысли? Максимка раз признался, что в порыве страсти - как он любит говорить - попытался полизать у какой-то местной давалки. Вонища была отвратительна, словно она год не мылась. Слипшиеся от пота и выделений волосы все время лезли ему в нос. А с языка еще долго не сходил кисловатый привкус. "Никогда больше не буду лизать!" - заверил меня тогда Максимка. Странный он? Нет, просто отец его в детстве пару раз головой об стену ударил. Пьяный был, озверел. А сейчас сидит - забил насмерть двух молодчиков, брякнувших про него что-то в переулке. Он сам по себе всегда такой, немного диковатый был. А сына вот идиотом озабоченным сделал. Что могу сказать? Мой отец не лучше... Но, что это? Зеленые драконы... Странно наблюдать за тем, как они парят в воздухе этого обыденного мира. Серость кругом, и вдруг на тебе - зеленые феерические драконы. Ожившая мистерия. Сказки про них... Я еще помню. А теперь все эти эльфы и гномы отдают чем-то таким, отталкивающим, пидерским что ли. Как шлепки двух гомиков друг об друга где-нибудь в ванной, выложенной дорогим кафелем, с качественной сантехникой и прочим. Современная мода нынче и рисует их такими - всех этих эльфов и вампиров - стайкой наманикюренных пидерастов. А выдумщики, что зарабатывают на этом деньги? Интересно, они тоже такие? Или просто нужно подстраиваться под разлагающееся движение? Гламур - оборотной стороной которого является наша жизнь. Всех нас. Простые люди, бредущие из одной зловонной пасти в другую. Разлагающееся сознание населения, главным вопросом которого является - каким будет завтра? Менталитет, пущенный на заработок денег ради силиконовой мечты, такой же омерзительной, как пидоры, эльфы и вампиры, как вся мода. Разрушение - оно и там и здесь. Мы разлагаемся, они деликатно гниют. Мы снаружи, они изнутри. Итог всегда один, и не стоит строить иллюзий. Ноги заплетаются, Максимка пытается меня поддержать. Что?.. Куда?.. Да, конечно, постараюсь... Что-то там про клей. Дыхнуть ему опять захотелось. А потом спариваться с землей будешь. Помню, видел однажды - снял штаны и давай по асфальту елозить, бабу себе вообразил... Мудак извращенный! Каких только тварей не трахал. Один раз даже рассказывал, как в каком-то темном закутке уложил женщину: съездил ей по голове чем-то тяжелым, и ну с нее колготки стягивать. Сам весь в предвкушении... Говорит, сунул руку ей между ног, а там член. Волосастый такой. Вот я тогда смеялся... А он все, мол, сразу заметил, что чет у нее с фигурой неладное, плечистая больно оказалась... Эх, Максимка, конченный ты человек. Как и я, в принципе... Да, как и я... Что? Что со мной? Все хорошо. Я драконов смотрю. Они вползают в окна, наблюдают за жизнью в этих квартирках. За игрой в семью, в любовь, в людей, наконец. Смеются? Вполне может быть. Я бы тоже смеялся. Лицемерие на лицемерии. И все это под музыку Pet Shop Boys. "Я вру тебе, ты врешь невольно мне, и, кажется, довольны мы вполне". Кто это? Шекспир, брат. Великий человек, возведенный в ранг классика. Только одна беда. В слове "классик" нет ничего от человека. Мы потеряли человека-Шекспира. Остался лишь классик-Шекспир. Да нет, без разницы. Просто так всегда... Нет людей, есть идеи. А еще есть наше представление. Оно всегда в корне отличается от... от... от зеленых и пурпурных драконов. От смердящей реальности, от этой зловонной булькающей жижи повседневности. Все лишь стадо манекенов, живущих навязанной мечтой. И да земля будет вам пухом... в радости и печали... ныне и присно... и пока смерть не разлучит вас... Аминь головой об стенку! Какой грязный снег на тротуарах. А вот эту иномарку вполне можно было бы угнать, сигналка на ней дурацкая, вскрыть не трудно. Не сегодня. Не среди плевков эмоций, размазанных по доске безразличия. Папы и мамы, улыбающиеся своим детям с рекламных плакатов. Семья в кредит, лишь бы вы приобрели этот замечательный сок. А ты все только и думаешь о том, как потрахаться. Секс есть первооснова, но он не главное. Главное скрыто глубже. Не секс, а жажда удовольствий. По той же причине я пускаю по вене, а ты нюхаешь клей. По той же причине кто-то курит, а кто-то пьет. Кто-то убивает. Удовольствия - наша попытка вырваться из серости окружающей нас действительности. Удрать от всего этого; спрятаться за стеной сомнительных ощущений. Только вот ощущения со временем притупляются. Всякий наркотик начинает надоедать. Знаешь, а ведь семья тоже своего рода наркотик, социальная форма удовольствия, привитая как наиболее верная обществом каждой отдельной личности. Но семья не есть оплот. Да и что я тебе рассказываю, ты и без меня все знаешь. Неблагополучные семьи... и почему так называют всяких алкашей да попрошаек?! Есть ведь и иные критерии неблагополучности. В этом мире есть все. Как радуга, в которой каждый цвет является отражением некой потусторонней действительности. Зеленый - мои парящие по небу драконы. Красный - кровь из разбитого черепа. Белый - твоя сперма на лице той потаскухи... Помнишь, нет? Дуру, которая влетела от какого-то там торчка, а потом сама наглоталась кислоты и попыталась вообразить ход его мыслей. Как он рассуждал, когда бросил ее с ее беременностью. Что-то там про грязный секс и мальчиков-катамитов (что это значит вообще?), и абортированный мир, разросшийся в канализации, и про рекламу смерти по телевизору. Весь этот ее бессмысленный треп. Какую чушь она тогда несла! Оргазм под музыку какой-то попсовой группы в очередном притоне, и слова тети-доктора... что-то там про лялю... Ее хорошо тогда накрыло. А потом все эти крики, вопли, размазывание соплей по лицу... Со мной сейчас нечто подобное, мне кажется. Вшторило, понесло... Что с этой девахой, спрашиваешь? Подохла. Неудачный аборт, какая-то там инфекция... Да и забей на нее! Ты меня слушай, друг. Меня! Я один знаю истину. Да! Кажется, только сейчас меня настигло прозрение. Мы есть никто. Нет, не лично мы - все! Суть - бесполезные создания, мнящие себя верхушкой эволюции. Мол, мы - своего рода мутация, или же нонсенс, раз другие виды не смогли развиться до нашего уровня. Так ведь мы им и не позволили этого сделать! А позволили бы, трахал бы ты сегодня не бледную засранку-наркоманку, а какую-нибудь тощую собаку или кошку, или облезлую обезьяну. Но есть у меня мысль, что все же, не смотря ни на что, мы не вышли за рамки дозволенного природой. Мы ничего не нарушаем, не губим, не истребляем. Все наши действия - пусть и столь якобы катастрофические для матушки-природы - вполне подчинены определенному плану. Установленному этой самой природой плану, друг. Мы не нонсенс, не мутация, не эволюционный скачок. Мы - лишь специальный выводок монтажников. От нас требуется ряд определенных заранее продуманных действий. Мы меняем все так, как и должно меняться. Мы лишь посредники в этом плане естественного отбора, который затрагивает все, а не только биологические виды. Как только мы выполним свою работу - от нас быстренько отделаются. Бац, и нет нас. А через пару тысячелетий лет никто уже не найдет ни одного города, никаких признаков того, что мы были. Мать-природа выпустит новый вирус, или бактерию, или более совершенного хищника какого-нибудь, что быстренько возьмет нас в оборот. И мы вымрем. Так сказать, монтажники выполнили свою работу, и их уволили. Да ты меня слушай! И вовсе это не чепуха. И вообще, застегни ширинку, застудишь все свое хозяйство, станешь тогда бесполезным Максимкой, и все шмары района буду хохотать и тыкать в тебя пальцем... И вообще, что там с твоими гнойниками? Заразу подцепил какую-то, сходи к врачу что ли, пусть тебя вылечит. А то ведь скоро реально гнить начнешь. От таких тварей как у Пахана, с их разодранными, покрытыми язвами влагалищами, все что угодно можно ожидать. Там какой только дряни не водится. Да сам подумай, раз они в рабство добровольно идут. Это ж надо... Помнишь предпоследнюю? Ту, которой голову об стену разбили, когда ее вдруг накрыло, и она верещать начала. Ведь с ней чего только не вытворяли. Пахан сам рассказывал. Какой-то садист даже прижигать ей там все пробовал. А я вот себе вены на руках уже полностью выжег... А Пахан хороший мужик, хоть и жмотится иногда. Но его тоже понять можно, люди над ним серьезные стоят. Уж и не знаю, как они ему все с рук спускают. Но добром он не кончит. Да и никто из нас добром не кончит. Нам дорога, брат, одна. Вопрос лишь в том, когда мы по ней отправимся. Наверное, поэтому меня и не волнует этот сраный изъезженный вопрос, нынче так популяризованный в обществе, - что же будет завтра. Завтра - не страшно, брат. Нас с тобой уже нечем пугать. Да, нечем...

Мы стоим возле моего дома, курим и посмеиваемся друг на друга. Я плюю на лобовое стекло какой-то иномарки. Максимка же и вовсе пристраивается к ней и с деловым видом поливает дверь водителя. От его струи идет пар. Я равнодушно наблюдаю. Затем гляжу на окна своей квартиры на пятом этаже - горит свет. Все дома...

- Ну, ты там как? Не долго? - застегивая ширинку, спрашивает Максимка.

- Да не, захвачу что надо, и спущусь к тебе.

- А отец бузить не будет?

Друг шелестит специально припасенным пакетом, роется по карманам в поисках клея.

- Пошел он, - сплевываю я. - Ничего не скажет. Не его ума дело, как я живу.

- Ну, давай, - кивает мне друг. - Я в нашем подвале, кайфану пока.

- Ага.

Разворачиваюсь и бреду к подъезду. Снег скрипит под подошвами моих ботинок.

- Слушай.

- Ну?

- Ты только своим там всей этой ерунды не втирай, ну, той, что нес только что.

- Ага.

- А то они и так, наверное, охреневают на тебя.

- Ага...

Как я и предполагал, все семейство в сборе. Открыв дверь, тут же встречаюсь взглядом с мутными глазами отца. Он стоит посреди коридора в майке и брюках. Видимо, только недавно вернулся.

- Пришел, значит, - бормочет он.

- Пришел.

Я прохожу в коридор, останавливаюсь и долго с отвращением разглядываю своего родителя. Пьяный, разит вроде как коньяком, бизнесмен - как это модно теперь говорить. Хорошее спиртное, квартира с евроремонтом и дорогие шлюхи в шикарных саунах по выходным. Вот она - успешная жизнь!

- И чего тебе надо, сын?

- Не твое дело.

Из комнаты с видом испуганной лани появляется мать. Она с опаской глядит на меня, затем на отца. Губы ее нервно вздрагивают, зрачки становятся огромными, как у наркоши под кайфом.

- Мне из школы звонили, - злобно бормочет отец, почесывая свой огромный живот. На руке сверкают браслетом часы (еще одни, у него их много), на пальце - перстень. Вполне можно загнать Пахану за несколько доз. Папаша еще купит, не обломается.

- Засунь эту пидерскую школу себе в задницу, - огрызаюсь я.

- Мальчики... - робко бросает мать.

Но отец пьян, и в нем играет злость. В другой раз он спокойно бы стерпел все это, но не сегодня. Сегодня в нем гордость и дух, менталитет зажравшегося капиталиста, зов генов, требующих уважения к себе. Как бы не так...

- Щенок! - взрывается он. - Тебе всего лишь пятнадцать лет! Да как ты смеешь?!

Сплевываю на пол и прохожу мимо него. Начинаю выдергивать из ящиков полки, в поисках чего ценного, что можно было бы впоследствии продать или обменять.

- Мальчики... - вновь робко произносит мать.

- Ну-ка выйди! - отец хватает ее за плечи и буквально вышвыривает из комнаты. Громко хлопает дверью, так, что дорогая итальянская люстра начинает раскачиваться под потолком, позвякивая и переливаясь всевозможными цветами.

- Ты совсем оборзел?!

Он нависает надо мной, и я чувствую на затылке его дыхание. В памяти всплывают отдельные образы, нечто омерзительное, настолько гадкое, о чем я стараюсь не вспоминать, но что преследует меня каждую ночь. Тени и слова, ощущения... Тот стыд и боль...

Руки непроизвольно сжимаются в кулаки.

- Мальчики, пожалуйста... - слышатся из-за двери всхлипывания матери.

- Ублюдок, я с тобой разговариваю!

Он ревет, словно буйвол, которого только что клеймили. Сильная рука хватает меня за плечо и резко дергает, вынуждая развернуться. Смотрю на него, чувствую на лице его горячее дыхание, пронизанное запахом алкоголя. Его лицо багровеет, на губах пузырится слюна.

- Еще раз прикоснешься ко мне, и я вгоню тебе вилку в шею, - с трудом сдерживая вдруг навернувшиеся на глаза слезы, шиплю я. - И поверь, мудила, никто мне после этого и слова не скажет. А знаешь почему?

Он вдруг весь словно сжимается, лицо его становится каким-то глупым, удивленным, даже потерянным. Он отступает.

- Я укокошу не только тебя, - продолжаю я, - но и всю твою замечательную репутацию. Всем расскажу, что ты со мной сделал. Всем!!!

А в памяти так и пляшут отблески былых времен, когда он приходил ко мне в комнату, закрывал на защелку дверь и потом наваливался на меня всей своей массой. Кряхтел, сопел и что-то шептал в самое ухо. Гладил по голове и волосам, а я ощущал боль и жжение, да чувство необъятного, великого стыда. Просил его о чем-то, умолял... А он лишь улыбался этой своей гнусной улыбочкой, которой так любил улыбаться друзьям и коллегам на работе, да гладил меня по голове. Легонько похлопывал по щекам. А если я упрямился, то заламывал мне руки и все равно вынуждал подчиниться его воли. И велел никогда и никому ничего не рассказывать. Ни в коем случае! Ни за что на свете! А потом, когда он уходил обратно к себе в комнату, я оставался один, наедине с болью и стыдом, и чем-то отвратительным, постепенно вытекавшим из меня... Лежал и тихо плакал, не смея пошевелиться... Боясь...

- Так что свали с дороги, иначе я уделаю тебя прямо здесь! - рычу я, злясь не столько на это грузное дряхлое тело, пахнущее дорогим коньяком и дорогим одеколоном - тело, что является моим отцом и, вместе с тем, им не является, - сколько на предательские слезы, струящиеся по щекам.

Он опускает голову, ему страшно. Что-то бормочет, пытается сказать.

- А свою привилегированную школу оставь себе. Пусть туда ходят размалеванные богатенькие детишки. Надеюсь, не всех их родители тайком потрахивают по ночам. - При этом он вздрагивает, словно бы его стегнули кнутом. - В любом случае, мне до них нет дела.

Отворачиваюсь и вновь начинаю рыться в ящиках. Но в них нет ничего примечательного. Нужно как можно быстрее убраться отсюда. Подальше от его виноватого взгляда и озабоченных вздохов матери за дверью. Подальше от этого омерзительного дома, в котором я провел свое "счастливое" детство.

У дальней стены возле зеркальца вижу шкатулку, в которой хранятся драгоценности матери. Подхожу к ней и не глядя начинаю выгребать все содержимое, быстро распихивая по карманам.

- Это не твое. Это принадлежит твоей матери, - бормочет отец.

- Отвали! - кидаю я. - Купишь ей новые, не все тебе деньги на сауны со шлюхами спускать. Да и можешь себе это позволить, я думаю. Папа.

Последнее слово вновь как удар хлыста. На его морщинистом лбу выступают крупные капли пота. Он с видом наказанного мальчика поглядывает на свои мясистые пальцы с аккуратно обстриженными ногтями.

- И запомни мои слова, ублюдок. - Говорю, проходя мимо него. - Я ничего не забыл. Только посмей дернуться в мою сторону, уложу моментально...

Выхожу в коридор, и, не глядя на трясущуюся в беззвучных рыданиях мать, направляюсь в подъезд. Хлопаю дверью, чувствуя на себе их взгляды. Родители...

Максимка загнулся.

Видимо, это оказался самый сильный приход в его жизни, - так и умер, с пакетом в руках и пеной у рта. При этом еще и штаны обмочил - хорошо ж его накрыло...

Сижу рядом с его скрюченным на трубах телом, курю.

- Вот и ты отправился в последний путь, друг.

На душе как-то грустно, по-своему тоскливо. А с другой стороны, я и рад за него. Раньше или поздно, но конец у него был бы именно таким. В противном случае, забили бы где-нибудь в переулке. Или и вовсе какой-нить наркоша в бреду заточкой пырнул... А так, умер, летая с зелеными и пурпурными драконами, - или какие там, у токсикоманов, драконы? В любом случае, наверное, там было так хорошо, что он просто не захотел возвращаться.

- Оно и верно, братишка, - бормочу я, приготавливая себе новый укол. - Нечего здесь делать. Нет в этом мире ничего такого, яркого и светлого. Ни счастья, ни любви, ничего... Есть одна лишь реальность. Простая такая, обыкновенная. А краски - они по ту сторону. Туда ты и отправился. И, надеюсь, там будет хорошо...

Делаю контроль, наблюдая, как жидкость в шприце окрашивается в бардовый цвет, смешавшись с моей кровью. А потом надавливаю на поршень...


Завтра будет завтра. Ничем не примечательное, такое же, как и сегодня. Как и вчера. Череда картинок в калейдоскопе, интересных, до тех пор, пока они не начнут повторяться. В моем же калейдоскопе всего одна картинка - зато самая настоящая. Без иллюзий, без каких-либо глупых надежд и нелепых мечтаний. Все предельно ясно. Именно поэтому, будущее и не пугает. Завтра не страшно...

Полетели...

13 марта 2011 года